Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salems Lot]
Внутри была вонь. Она сочилась из стен почти видимыми разводами. Сьюзен пыталась убедить себя, что виновато всего-навсего гнилое дерево или птичий помет, или крысы, но безрезультатно. В этом запахе угадывалось нечто большее. Оно заставляло думать о слезах, о рвоте, о темноте.
— Эй, — тихо позвал Марк, — помогите немного.
Она высунулась наружу и приподняла его, потом он легко справился сам. Его маленькие ноги стукнули об пол, и в доме снова стало тихо.
Вдруг оказалось, что оба как зачарованные слушают тишину. Предельно глухую тишину — в ней не было даже того слабого жужжания крови в ушах, которое всегда возникает в полном молчании. Кругом стояло мертвое беззвучие, и только неслышно стучали их сердца.
И оба они, конечно, знали. Знали — что не одни.
* * *— Идем, — сказал Марк. — Осмотримся.
Он очень крепко схватился за кол и на секунду оглянулся назад, на окно.
Сьюзен медленно пошла к двери. Он за ней. За дверью на маленьком столике лежала книга. Марк взял ее:
— Вы знаете латынь?
— Немного, из школы высшей ступени.
— Что это значит?
Она прочла название вслух, сдвинула брови. Потом покачала головой:
— Не знаю.
Он открыл книгу наугад и вздрогнул. На рисунке обнаженный мужчина держал выпотрошенное тело ребенка, — держал перед чем-то, что невозможно было рассмотреть. Марк положил книгу, радуясь возможности от нее избавиться, и они вдвоем направились в сторону кухни. Здесь оказалось темнее. Солнце светило с другой стороны.
— Слышите запах?
— Да.
— Здесь он сильнее, правда?
— Да… Боже, я так боюсь, — еле слышно прошептала Сьюзен.
Марк нашел ее кисть, и они крепко взялись за руки.
В кухне на рваном линолеуме стоял большой стол, а на нем лежали вилка, нож и кусок сырого гамбургера.
Дверь подвала была приоткрыта.
— Нам сюда, — сказал Марк.
— Ох, — слабо выдохнула Сьюзен.
Свет почти не проникал за эту дверь. Наоборот, язык темноты из подвала, казалось, жадно просовывался в кухню, дожидаясь, покуда ночь не позволит заглотнуть все оставшееся. Эти четверть дюйма черноты выглядели невыразимо отвратительно. Сьюзен стояла рядом с Марком неподвижно и беспомощно. Тогда он шагнул вперед, распахнул дверь и заглянул внутрь. Сьюзен увидела, как дрогнули мускулы его челюсти.
— Я думал, — начал Марк, и тут Сьюзен услышала какой-то звук сзади себя. Она обернулась, чувствуя, что слишком медленно, что поздно. Там стоял Стрэйкер. Он усмехался.
Марк повернулся, увидел Стрэйкера и попытался нырнуть под его руку. Кулак ударил мальчика в подбородок, и больше Марк не видел ничего.
* * *Когда Марк пришел в себя, его несли вверх по лестнице — не по той, что вела в подвал. Здесь не было ощущения глухих каменных стен, да и воздух казался свежее. Марк позволил векам приподняться на крохотное расстояние, продолжая по-прежнему безвольно мотать головой. Лестница вела на второй этаж. Он заметил, что солнце еще не село. Слабое утешение.
Лестница кончилась, и вдруг руки, державшие его, разжались. Марк тяжело свалился на пол, ударившись головой.
— Думаешь, я не понимаю, когда люди притворяются, молодой господин? — осведомился Стрэйкер. С пола он казался ростом в десять футов. Лысина элегантно блестела в сумерках. Марк с ужасом заметил у него на плече кольцо веревки.
Мальчик схватился за карман, где лежал пистолет.
Стрэйкер откинул голову и расхохотался:
— Я взял на себя смелость забрать оружие, молодой хозяин. Мальчикам нельзя позволять носить при себе то, с чем они не умеют обращаться… тем более — нельзя позволять им приводить молодых леди в дом, куда их не приглашали.
— Что вы сделали со Сьюзен Нортон?
Стрэйкер улыбнулся.
— Я отправил ее туда, куда она хотела попасть. В подвал. Позднее, когда солнце сядет, она увидит человека, которого хотела видеть. Ты сам с ним встретишься, — может быть, ночью — попозже, а, может быть, завтра утром. Он может, конечно, отдать тебя девчонке, но, думаю, захочет иметь с тобой дело сам. У девчонки найдутся свои приятели — такие, как ты — любители совать нос, куда не надо.
Марк попытался ударить Стрэйкера обеими ногами в пах, но Стрэйкер отступил, изящно, как танцор, одновременно ударив Марка ногой в почки.
Марк закусил губу и скорчился на полу.
Стрэйкер хохотнул:
— Вставай, молодой хозяин. На ноги.
— Я… я не могу.
— Ну, так ползи, — велел Стрэйкер презрительно. Он ударил снова, на этот раз в большой мускул бедра. Боль была ужасна, но Марк стиснул зубы. Он поднялся сначала на колени, потом на ноги.
Они отправились к дверям в конце верхнего холла. Боль в почках ослабла, стала тупой и тягучей.
— Что вы хотите со мной сделать?
— Скрутить тебя, как весеннего индюка, молодой хозяин. Позже, когда мой господин побеседует с тобой, тебя отпустят на все четыре стороны.
— Как остальных?
Стрэйкер улыбнулся.
Марк толкнул дверь и вошел в комнату, где Губерт Марстен когда-то покончил с собой. В уме мальчика произошло что-то странное. Ужас не ушел, но, казалось, перестал служить тормозом, заглушая все импульсы. Мысли побежали с поразительной быстротой, отпечатываясь не словами и не образами, а, скорее, некой символической стенографией. Он почувствовал себя электрической лампочкой, вдруг получившей энергию неизвестно откуда.
Сама комната оказалась исключительно прозаической. Обои висели клочьями, обнажая штукатурку. На полу, в густой известковой пыли, виднелась только одна цепочка следов — кто-то когда-то вошел, огляделся и вышел. Две груды журналов, железная кровать без пружин и матраца, зияющее отверстие камина с маленькой жестяной заслонкой. Окно закрывали ставни, но в щели пробивалось достаточно света, чтобы Марк мог понять, что до заката еще около часа. На всей комнате лежал отпечаток застарелой мерзости.
Чтобы открыть дверь, увидеть все это и дойти до середины комнаты, где Стрэйкер приказал Марку остановиться, потребовалось секунд пять. За это время мальчик успел придумать несколько возможных выходов из положения.
Можно было внезапным прыжком попытаться выбить окно вместе со ставнями и выпрыгнуть, не видя куда, как делают герои вестернов. Но тут ему представилось сразу две картины. Одна — пробив окно, он падает прямо на ржавую кучу металлических обломков косилки и проводит последние секунды жизни, корчась на железных остриях, как бабочка на булавке. Вторая — окно пробить не удается, он разбивает стекло, застревает, а Стрэйкер вытаскивает его оттуда, изрезанного до крови в дюжине мест.
